— А это не слишком? Это же как бы придворные? — вздохнула я, стоя в единственном островке света из окна.

— А что в них когда-нибудь был недостаток? — удивился голос. — Я когда-то пытался быть справедливым и добрым. Знаешь, в чем разница между добром и злом? Доброты людям всегда мало. И они требуют еще. И еще. С каждым разом все больше и наглее. А зла всегда много. И они умоляют сделать его поменьше.

Повисла тишина.

— Спрашивай, что хотела и убирайся отсюда, — послышался голос.

— У маленького из попы что-то белое, — начала я. — У вас такое было?

— Паутина. Он очень быстро взрослеет. Дальше что? — ответил Риордан. — В образе паука ее выделяют железы. В образе арахнида я могу создавать ее даже пальцами рук.

— Эм… Понятно… — растерялась я. — Ладно, я … эм… пойду… Ой, а я могу съесть пирожное? Оно не отравлено?

Ну правда! Невозможно смотреть на такие лакомства после нескольких дней на каше. Особенно, когда привыкла добавлять в чай три ложки сахара!

— Нет, не отравлено, — усмехнулся голос. Я подошла к нетронутой стойке и выбрала несколько штук. Понимаю, что не самое удачное время, но все же.

— Не вздумай давать его наследнику, — послышался голос. — Я запрещаю. Ешь сама.

— Ну что вы за отец! Ни игрушек, ни сладостей! Разве можно так? — не выдержала я, кусая одно из пирожных

Второе украдкой я спрятала в карман. У нас первая паутинка! Это нужно отметить! Думаю, что малыш будет рад. Он никогда не ел пирожных. Я представила маленькую перепачканную физиономию и едва сдержала улыбку.

— Ну что ты за человек! — послышалось в ответ. — Ни страха, ни совести. Разве можно быть такой?

— Я не виновата, — честно ответила я. — Оно само получается. Случайно.

Мне было страшно и нестрашно одновременно. Я была не уверена, что выйду живой из этой комнаты. Но при этом мне страшно не хотелось уходить.

— Случайности не бывают случайными! — в голосе слышалась злость.

— Нет, ну я действительно не специально! — ответила я, делая глубокий вдох. — Я не знаю, как это получается! Не знаю! Я каждый раз обещаю себе, что никогда больше… Но все происходит в точности и наоборот! Вот!

— Почему ты это делаешь? — в голосе слышалась ненависть.

— Ради ребенка! — не выдержала я. — Я — единственное существо, к которому он привязан. До меня эти существом была ложка. Она хотя бы его кормила!

Мне следовало бы быть повежливей. Но не получалось.

— У ребенка нет никого! Никого! И ничего! Ни игрушек, ни сладостей, ни любящих родителей! Он — самый несчастный ребенок на свете. И бойся того момента, когда он это осознает! — вспылила я. — Я ничего не знаю про арахнидов. Ничего. Ни про паутину, ни про охоту. Поэтому бегаю и спрашиваю! Меня наняли работать няней, но не сказали, как с вами правильно обращаться!

— Единственное правильное обращение с арахнидом — убить его. Так считают многие в этом мире! Поэтому я нанял тебя! Я дал тебе инструкции, — вспылил отец. — Что в них не ясно?

Разговаривать с чудовищем, затаившимся в темноте отдельный вид спорта. А орать на него могут только чемпионки по бегу. Или воинственные красавицы в бронелифчике.

— Я нанял тебя, чтобы ухаживала за ним, а не любила! Любовь в твои обязанности не входит! — вспылили в ответ. — Кто тебя просил его любить? Никто!

— Он — единственное близкое существо для меня в этом мире! В чужом для меня мире! — кричала я, сжимая кулаки. — Я не могу быть няней «от сих до сих!».

— А ты попробуй! — шипела на меня тьма. — Он не должен знать, что такое любовь!

— Хочешь вырастить из него чудовище? — шипела я в ответ. Простите, но у меня наболело. — У тебя прекрасно получается! Ни любви, ни тоски, ни жалости! Ни игрушек, ни радостей, ни сладостей!

— Да! Ни любви, ни тоски, ни жалости! — яростно заметила тьма. Паутина в комнате пошевелилась. — Ни сожаления. Ни раскаяния. Ничего. Пустота в сердце.

Голос становился тише.

— Чтобы он не любил. Не мучился. Не терял. Не убивался потом. Не проклинал себя, — голос переходил на шепот. — Не укорял себя за смерть той, которую однажды полюбил. Не думал об этом постоянно…

Я сглотнула. И сделала глубокий вдох. Значит, королева умерла. Все-таки умерла. Мой паучонок потерял маму. Сердце сжалось. И я уже мысленно тискала его и терлась носом о пушистое пузико.

— Когда-то это была моя комната! Комната маленького принца! Принца, который ни в чем не знал отказа! Принца, которого воспитывали, как обычного ребенка! Которому читали сказки про любовь, мужество, отвагу и сострадание. Я был уверен, что я — обычный человек. Дед всегда повторял мне это, — в голосе слышалась ярость.

Я молчала. Паутина сверкала при свете луны.

— Я думал, что все люди умеют делать так, как я. Просто не заставал момента. Однажды я подошел к мальчику. Сыну кухарки. И спросил, а умеет ли он плести паутину? Он рассмеялся: «Нет, что вы, ваше высочество! Я умею плести корзинки!», — произнес голос с усмешкой.

Повисла звенящая тишина. От которой мне стало тревожно.

— Однажды в комнату не вовремя вошел слуга. Я просто не услышал, как он вошел. Он хотел сказать что-то важное. Но вместо этого закричал: «Арахнид!». Я до этого не видел людей такими напуганными. Это был тот самый мальчик. Сын кухарки, который после этого пропал навсегда, — продолжало чудовище в темноте. — Я не хочу, чтобы мой сын мучился угрызениями совести за то, что он такой, какой есть. И не удивлялся, если слуги будут быстро меняться.

Я безотрывно смотрела в темноту. При этом оставалась в единственном пятне света. Лунный свет серебрил паутину. Он падал на роскошный стол.

— Я не позволю сделать из него бесчувственное чудовище! — яростно прошипела я. И перевернула вазу с цветами. Она упала на пол и разлетелась. Красивые черепки поблескивали в лунном свете красивым узором.

— У тебя нет выбора, — произнес ледяной голос из темноты.

— Если не хотите, чтобы я бегала за вами по всему дворцу, то верните мне ту книгу! — стиснула я зубы. — И тогда я от вас отстану!

— Нет! — прорычала тьма. — Чем меньше знаешь, тем крепче спишь!

— Ну так вырвите неугодные страницы! Остальное отдайте мне! — злилась я. — Нет? Ну тогда мне придется бегать к вам каждый раз! Хотите вы этого или нет!

— Я тебя действительно ненавижу, — послышался голос из темноты. — Просто за то, что ты есть.

— Я вас тоже ненавижу, — скрипнула зубами я.

Я решила не задерживаться. А то тут государственными делами заняты! Все, что нужно я выяснила.

Стоило мне дойти до двери и положить руку на ручку, как вдруг я почувствовала, как меня обнимают сзади. Объятия поймали меня на полувдохе. И я медленно выдыхала, чувствуя, как меня прижимают к себе.

— Тише. И руку не убирай с ручки двери. Чтобы ты могла ее открыть в любой момент, — прошептал голос. Глубокий вздох потерялся в моих волосах. Меня сжали изо всех сил.

— Вы же ненавидите меня, — с горькой усмешкой прошептала я. Положив свою руку поверх его руки.

— Молчи, — послышался выдох. Его руки жадно перебирали мой корсет. — Не убирай руку с ручки…

Мое сердце отчаянно билось. Женское сердце привыкло биться отчаянно. Видимо, оно пытается достучаться до мужского мозга. Но у него не всегда это получается.

Мои губы задрожали, когда я почувствовала ветерок дыхания возле моего уха.

— Я просто не хочу, чтобы мой сын мучился, как я тогда. И как я мучаюсь сейчас… — прошелестел голос. — Ты должна это понять… Помоги мне уберечь моего сына от этого… Это действительно страшное чувство.

Его пальцы скользнули по моей шее. А потом повернули мою голову. Мои губы обдуло чужое дыхание. В какой-то момент они едва соприкоснулись. Я все еще чувствовала это дыхание. И чувствовала, как его губы жадно ловят мое…

— Я вот не знаю, стоит ли это делать, — прошептал голос. Я поймала его дыхание и закрыла глаза. Моя рука стала соскальзывать с ручки двери. Но ее удержали. Поверх нее легла его рука.

— Нет, — послышался шелест. Темнота медленно вращалась вокруг нас. Я снова почувствовала едва ощутимое прикосновение его губ к своим.